На отполированном пьедестале возвышалось нечто странное, ни на что не похожее: не то ком земли, не то раздувшаяся черепаха, не то рыцарский шлем из земных музеев. А из середины каменной опухоли вздымалась гибкая — змеиным телом — трубка, и на конце ее был нарост, вроде большого огурца или ананаса. Он сверкал, этот нарост, от него отбрасывались лучи, но не как от лампочки — сплошным сиянием, — а словно от тысячи колюче-ярких остриев, как если бы он был инкрустирован драгоценными камнями и каждая грань блистала особо, — он пронзал, а не освещал лучами.

В облике удивительного сооружения ощущалось что-то зловещее, и я понимал Труба, набросившегося на него с таким неистовством.

В молчании мы стояли у монумента. Мы знали, что на звездолетах его тоже наблюдают — нашими глазами — и так же, как мы, стараются понять, что эта за штука.

— Не разрушитель ли это? — сказал Андре без обычной уверенности.

— Он! Он! — подтвердил Лусин. Его убедил не Андре, а бешенство Труба.

— Скорей, боевая машина разрушителя, — высказался я. — А огурец на шее — глаза или перископ. Конструкция, живая или механическая, которую так и хочется назвать головоглазом. Во всем этом имеется одна большая загадка, Андре.

— Одна? Я насчитал бы не меньше тысячи, Эли.

— Одна, — повторил я. — И вот какая: если жители Сигмы так радуются галактам, что явствует из первой скульптуры, то зачем они возводят памятники врагам своих друзей? К чему оказывать недоброжелателям почести?

— Надо еще доказать, что памятники ставятся для почета. Может, это предупреждение — не забывайте, что нависло над нами.

— Третья! — крикнул Лусин, бросаясь в проход между зданиями. — Головоглаз первоклассный! И галакт — тоже!..

Третья скульптурная группа, в самом деле, была великолепна. Слово «великолепна» относится к мастерству, а не к содержанию. На краю постамента громоздилась такая же каменная туша со сверкающим наростом, а в центре и с другого края располагались два галакта и восемь жителей Сигмы.

Притихшие, мы замерли перед скульптурой. Вторично, после уничтоженной картины альтаирцев, мы видели ужасную сцену неволи. На шее галактов висели цепи, такие же цепи были у жителей Сигмы. Это была процессия невольников, и первыми невольниками шли галакты, а сверкавший перископом головоглаз был, очевидно, надсмотрщиком.

— И все-таки кое-чему я во всем этом безобразии радуюсь, — сказал я через некоторое время. — И знаешь чему, Андре? Теперь мы можем спокойно закрыть одно твое открытие. Я имею в виду твою грозную теорию невидимок.

— Не могу передать, как сам я рад! — воскликнул Андре с облегчением. — Вид у этой бронированной опухоли отвратителен, но все же это тело, а не привидение.

— И я думаю… — начал я, но не закончил.

— На помощь! — отчаянно крикнул Андре.

Ошеломляюще острый свет ударил нас по глазам и необоримая тяжесть швырнула на стену здания.

Мне показалось, что я попал под пресс и раздавлен.

8

Это продолжалось, очевидно, сотые доли секунды — стремительный, тотчас же отраженный удар.

Теперь я понимаю, что если бы друзья на звездолетах не следили за нами, мы были бы уничтожены первым же гравитационным выстрелом головоглаза. Наши индивидуальные поля, как потом выяснилось, слишком слабы, чтоб противостоять мощи создаваемых ими в коротких ударах перегрузок тяжести.

И когда разрушитель послал свой убийственный импульс, защитные наши поля были смяты в гармошку, лишь ослабив навалившийся на нас тысячетонный груз. Зато на помощь пришли автоматы звездолетов, их встречный импульс нейтрализовал удар.

Несмотря на потрясение, я удержался на ногах.

В секунды больших напряжений мысль и чувства убыстряются в сотни раз. Во мне одновременно принималась и перерабатывалась информация с разных сторон, я слушал, видел, воспринимал десятки важных образов, давал на них ответы, отвергал, принимал — все сразу. Во мне кричал яростный голос Леонида: «Кинжальное поле, Эли, кинжальное поле!», я видел перекошенное лицо самого Леонида, он, отдаленный от нас тысячами километров, сражался вместе с нами.

И тут же я увидел посиневших, задыхавшихся Андре и Лусина, главная волна перегрузок обрушилась на них, и, вдавленные в стену, почти расплющенные, они боролись с самими собой, чтобы не потерять сознания и не стать добычей напавшего на нас разбойника. И еще я увидел головоглаза — огромную землистую опухоль с длинной шеей и сверкающим на шее страшным глазом.

Он выполз из-за стены и быстро приближался, готовя новый, в десятки раз усиленный удар, который, возможно, уже не смогли бы отразить далекие автоматы звездолетов.

Все это запечатлелось в моей памяти единой картиной, оно, вероятно, и было единой картиной, ибо совершилось в десятые доли секунды — появление разрушителя, стремительная атака Труба, мой бешеный выпад.

Я не знаю сейчас, что тогда поразило меня больше: вид погибающих Андре и Лусина, свирепый облик наступающего разрушителя или глыбой упавший с высоты Труб.

Отважный ангел с ревом низринулся на врага, выбросив свои грозные когти. Он нацелился на его глаз, и нападение, видимо, было так неожиданно для головоглаза, что Трубу удалось полоснуть когтями по глазу. Головоглаз мотнул шеей, выбросил свое поле вверх, Труб, не вскрикнув, отлетел в сторону, крылья его были сломаны, смятые перья облаком рассеивались в воздухе. И в это мгновение я поразил разрушителя насмерть.

Я хорошо помню свое собственное состояние в тот миг битвы. Я зарычал от непереносимого бешенства. Все мои помыслы были сконцентрированы в точечном фокусе одной мысли: «Пронзить! Пронзить!» и, до нестерпимости сжав свое охранное поле в узкий, как луч, пучок, я ударил им врага, как шпагой.

Он не упал, обливаясь кровью, но лопнул, как мыльный пузырь, по которому хлопнули палкой. Взрыв, взвившийся столб огня и дыма, падающие куски и капли — вот и все.

Существо, напавшее на нас, было превращено в осколки — не повержено, а разбрызгано. Я тогда не знал, что это — единственная форма смерти головоглазов.

Я кинулся к Андре и Лусину. Андре, бледный, пошатывался, глаза его были закрыты. Лусин пришел в себя быстрее.

— Труб, кажется, погиб! — крикнул я. — Посмотри Труба, Лусин.

Лусин, держась за стены, направился нетвердым шагом к Трубу. Поверженный ангел лежал у стены, Лусин пытался поднять его и не смог. Он со слезами позвал меня. Я в это время возился с Андре. Тот открыл глаза, но еще не мог говорить. Я выкликнул авиетки, но они не появились. Я выругался и вызвал планетолет. Он тоже не отозвался.

Вспыхнул видеостолб. Никогда не забуду страха на лице Веры. Она глядела на меня, словно я уже был мертв.

— Эли! — простонала она. — Вас окружают, Эли!

Ее сменил Леонид. Его резкое лицо пылало гневом.

— Авиетки уничтожены разрушителями! — крикнул он. — Планетолет поврежден. К вам ползет не меньше полусотни этих тварей. Мы усилили ваши поля до предела, идем на помощь. Держитесь, братья!

— Сколько у нас времени? — спросил я. — Минуты? Секунды?

— Минуты три! Прячьтесь за экранирующие укрытия!

Оставив Андре у стены, я помчался к Лусину. Вместе мы перетащили Труба к Андре. Бедный ангел был так помят, что не мог пошевелить пальцами. Голова его бессильно заваливалась. Но в нем еще бушевал задор битвы, он хрипло заклекотал, когда его проносили мимо места, где стоял головоглаз, остатки перьев на сломанных крыльях злобно взъерошились.

Положительно я испытывал нежность к этому молодцу!

Я оглянулся. Ничего экранирующего от гравитационных полей вблизи не было. Я потряс Андре:

— Приходи в себя, слышишь! Нас окружают враги. Надо максимально концентрировать поля.

Андре вздрогнул и сел. В его глазах появилась мысль. Я оставил его и обратился к Трубу. Я был теперь спокоен за Андре. Сознание опасности и необходимость присоединить свои усилия к общим усилиям — лучшее лекарство для таких, как он.