— Не спорю, — сказала Елизавета. — Режиссеры далеко не преступники. Во всяком случае, не все. Но обратили ли вы внимание на другое?

— Что вы имеете в виду?

— Меня возмущает логическая непоследовательность Гопса. В начале статьи он намекает, что Эдгар По был возвращен из прошлого для экспериментального подтверждения вашей гипотезы, а в конце он становится скромным и объясняет психологическое превращение Джонса его слепой верой в вашу теорию.

— Что ж, это мне даже лестно.

— Ну вот, — сказала возмущенным тоном Елизавета Меб, — вы уже готовы амнистировать Гопса. А заодно и этого мошенника Джонса.

— Вы убеждены, что Джонс мошенник? Какие у вас основания?

Елизавета оставила мой вопрос без ответа и изобразила на своем лице презрение, презрение и насмешку.

Мне стало не по себе. Вопрос о том, что собою представлял Джонс, имел для меня отнюдь не только академическое значение. Джонс продолжал посещать мою квартиру и, перевоплощаясь в Эдгара По, ухаживать за моей несчастной сестрой. Я всячески противодействовал этому, но он всякий раз говорил мне:

— Не мешайте мне играть.

И каждый раз на его подвижной физиономии появлялось выражение, возникающее на лице человека, которому мешают выполнять его долг.

Анна тоже была недовольна моим вмешательством в ее личную интимную жизнь.

— Ты эгоист, Филипп, — упрекала она меня. — Ах, какой ты бессердечный эгоист. Раньше я в тебе этого не замечала.

Не столько ее слова, сколько сама интонация ее голоса, проникающего до самых глубин моего существа, действовала на меня. Каждый раз я отступал перед силой этой 'интонации и допускал то, чего нельзя было допускать. Актер продолжал появляться в нашем доме. Сколько я ни размышлял, я не мог понять истинной его цели. Чем его, мировую знаменитость, могла прельстить моя бедная сестра?

В этот вечер я узнал нечто важное. Придя домой, я застал сестру. Судя по запаху еще не рассеявшегося табачного дыма, ее гость только что ушел.

— Мне ты не позволяешь курить в твоей комнате, — сказал я, — а актеру Джонсу все дозволено.

— Он не актер Джонс.

— А кто?

— Эдгар По.

— Довольно повторять нелепости. Дико! А главное, смешно! Ведь ты не меланезийка с Трибриандовых островов, а цивилизованная женщина, сестра ученого.

— И все-таки он не актер, а Эдгар По.

— Тем хуже, — сказал я, — ведь это же двусмысленно и страшно. Значит, к тебе приходит призрак, нечто, стоящее по ту сторону реальности?

— Нет, он не призрак. Он живой, страдающий, глубоко чувствующий и все понимающий человек.

— Не верю! Актеришка, у которого есть какие-то свои нечистые цели. Зачем он ходит сюда?

— Бедный мальчик, — сказала она. — Если бы он слышал эти ужасные слова. Замолчи!

— Этому мальчику больше сорока лет. Он на своем веку…

— Замолчи! Я прошу тебя. Если бы ты знал, как ему тяжело, как он тоскует по своему времени, из которого его так безжалостно вырвал физический опыт, поставленный Гопсом.

— Чепуха. Гопс слишком вульгарно и искаженно толкует мою гипотезу. Пойми, твой Джонс — не элементарная частица. А моя теория времени и пространства имеет отношение только к микромиру.

— Бедный мальчик! Он говорил мне о твоей теории и об опыте, поставленном Гопсом. Об опыте, который удался. И он просил меня, чтобы я уговорила тебя помочь ему вернуться туда.

— Куда?

— В девятнадцатый век, в котором он жил и писал свои рассказы.

— Он писал подчас очень жестокие рассказы, хотя и очень талантливые…

— И все равно с ним нельзя поступать так жестоко, как поступил Гопс, желая подтвердить твою концепцию.

— Хорошо, Анна. Допустим, я на минуту поверю в эту нелепость… Но объясни, почему он похож на актера Джонса?

— Это тебе кажется. Ты себя в этом убедил. А между тем…

Она не договорила и вся затряслась от плача:

— Бедный мальчик, ему душно в нашем мире… И я дала слово ему помочь…

Я всегда с трудом выносил женский плач, чужое человеческое страдание. А сейчас плакала моя сестра. Ее плечи дрожали.

— Где же логика? — спросил я. — Ты же любишь его, насколько я понимаю.

— Да, люблю. Это первый человек, которого, я полюбила по-настоящему. И поэтому прошу тебя помочь ему вернуться в свое время, в свой век, к людям, которые его окружали, пока жестокий и грубый опыт твоего Гопса безжалостно не вырвал его из его среды.

— Но, может, ты тоже хочешь с ним уйти туда?

— Нет. Это не нужно и невозможно. Я останусь здесь с тобой и буду вспоминать о нем… Верни его в его мир, Филипп! Верни, я тебя прошу! Я не оставлю тебя в покое, пока ты не вернешь его в его век. Верни его, верни!

— Это невозможно, Анна, пойми, время — однонаправленный необратимый процесс. Будущее еще будет, но прошлого уже нет, и оно никогда не вернется.

— Но он много раз мне объяснял твою теорию времени. Согласно твоим вычислениям, время вовсе не однонаправленно, оно обратимо.

— Да, Анна, но только в микромире, где другие законы… Если бы твой Джонс был элементарной частицей!..

— Он не Джонс, а Эдгар По. И ты должен его вернуть. Ты это сделаешь, Филипп, ради меня, твоей единственной сестры.

— О если бы я мог это сделать!

Тихо, молча, на цыпочках, как вор, я вышел из комнаты Анны и закрылся в своем кабинете.

Мальчишки выкрикивали. пронзительными голосами:

— Последние новости! Бесследно исчез знаменитый киноартист Эдгар Джонс. Предполагают самоубийство!

Я подрулил машину к тротуару, подозвал юного продавца, купил вечернюю газету и стал читать. Но заметка была лишь чуть обстоятельнее выкрика продавца. В ней сообщалось, что еще за много дней до исчезновения артист Джонс уверял всех своих знакомых, что он не Джонс, а Эдгар По — жертва физического эксперимента и был вызван из прошлого для подтверждения одной новой и «сумасшедшей» гипотезы… Стало известно также, что во время съемок биографического фильма «Эдгар По» Джонс, исполнявший главную роль, принимал химические стимуляторы, сильно действующие на эмоциональную сферу.

Я уже хотел спрятать газету, когда мой взгляд упал на строки, ошеломившие меня.

«На днях в Балтиморе, — прочел я, — историк литературы Крэншоу нашел неизвестный и никогда не публиковавшийся рассказ Эдгара Аллана По. В рассказе идет речь о путешествии во времени из XIX века в конец XX. Читайте нашу газету! В одном из ближайших номеров будет опубликована эта сенсационная находка!»

Леонид Борисов

Драгоценный груз

В марте 1847 года Эдгар По овдовел: умерла Виргиния. Ее похоронили, как последнюю нищенку, на безымянной дорожке кладбища. Друзья и почитатели вскоре окрестили эту скорбную, узкую, никогда не освещаемую фонарями дорожку именем Леноры [3] . Спивающийся, лихорадящий, иногда по неделям не обедающий Эдгар сходил с ума от горя и «чесотки разнообразных темных дум» — так он сам назвал редкие часы за работой. Ему все не нравилось, хотя все, что он писал, было великолепно. Стихи его даже современники называли гениальными, — мы говорим «даже» потому, что очень редко современники умеют ценить великих людей.

До галлюцинации томила Эдгара тоска по далеким краям, морям и океанам, — ему страстно хотелось куда-нибудь уехать на год, на два, на три — навсегда, но с тем, чтобы вернуться домой хотя бы за сутки до смерти. Все же чужая земля — всегда чужая земля. Он перестал доверять друзьям и, что нередко случается с чистыми душами, — себе самому. Даже едва разбавленный спирт он покупал только в одном погребке, где как будто не имели намерения отравить его.

— Вы умрете, сэр, — говорила владелица погребка.

— Когда-нибудь, — соглашался Эдгар и медленно втягивал в себя то, что русские называют водкой. Разница была в степени крепости: Эдгар пил нечто градусов на 75. А потом, захмелев, он ложился на диван и скоро засыпал. Но достаточно было одного звука скрипки или рояля, и Эдгар просыпался, чтобы снова начать укорачивать себе жизнь.